Оглавление

Интервью с Максимом Юрьевичем Никулиным — о семейных корнях, о советских временах, о временах новых и, конечно, о цирке.
 
— Максим Юрьевич, расскажите о смоленских корнях рода Никулиных. Когда и почему семья перебралась в Москву? Часто ли возвращались в родные края?
 
Отец родился на Смоленщине, в маленьком городке Демидов. Лидия Ивановна, его мама, была актрисой и играла в театре. Там же работал режиссером мой дед, Владимир Андреевич. В 1925 году, когда отцу было четыре года, они переехали в Москву. Сложно сказать, что именно послужило причиной переезда. Возможно даже, что это были проблемы политического толка — времена были сами знаете какие. В любом случае, все архивы сгорели во время войны, и сегодня говорить о чем-то со стопроцентной уверенностью уже трудно. Со времени переезда у отца не осталось практически никаких воспоминаний. С тех пор отец был там лишь однажды, и то — по случайности. Как-то раз мы просто оказались недалеко от Смоленска и решили заехать в Демидов.
 
Конечно, там помнили и его родителей, и его самого, даже чай мы у соседей пили. Но никакой особенной ностальгии я у отца тогда не заметил. В то время в Демидове еще стоял дом, в котором он родился и прожил до четырех лет. Мне даже предлагали этот дом купить за какие-то смешные деньги, но зачем он мне? Все равно я туда ездить не собирался. В итоге его приобрели другие люди, сломали и построили новый дом — похожий на тот, что был. Теперь, чтобы привлечь побольше туристов, там собираются делать музей Никулина с кинозалом и кафе. Я не против. Там уже есть небольшая экспозиция, и это хорошие люди, которые очень трепетно и тепло к отцу относятся. Поэтому я не возражаю. Кстати, недавно, в октябре, я ездил в Демидов — на открытие памятника отцу.
 
После переезда в Москву в 1925 году бабушка работала какое-то время диспетчером скорой помощи, а дед был писателем-малоформистом. То есть писал конферансы, репризы, скетчи, юморески — в общем, произведения малой формы. По-моему, его даже печатали, но редко. Деда не стало, когда я маленький был. Но однажды, когда мы разговаривали с отцом, он мне сказал: «Вот знаешь, если бы дед был сейчас жив, ты б с ним никогда общего языка не нашел». Очень показательный пример: когда отец вернулся с войны (то есть с двух войн — в течение семи лет его не было дома), он прямо с Белорусского вокзала позвонил домой. А дед ему сказал: «Давай там, у меня сейчас билеты на футбол, я пойду, а ты подъезжай ко второму тайму». Несмотря на непростой характер деда, отец его безумно любил и всегда был ему благодарен за участие в его жизни и за воспитание.
 
— Откуда вторая половина семьи, где корни вашей мамы, Татьяны Николаевны?
 
Воронежская область. Моя прапрабабка была крепостной, дочку она родила от барчука — молодого барина. Очевидно, старый барин оказался человеком порядочным: хоть и не признал девочку как свою внучку, всегда ею занимался. Когда она подросла, он отправил ее учиться в Германию, и она стала первой в России женщиной с дипломом врача. Но в то время в России женщине работать врачом было нельзя, поэтому она устроилась помощником фельдшера в деревенскую больницу, сделав впоследствии очень много для своего района. Например, она первой стала организовывать ясли и детские сады в летне-осенний период, то есть во время уборки урожая — страды, когда детей некуда было деть. В тех местах даже библиотека названа ее именем. Я, к сожалению, там не был, но брат двоюродный был. Говорит, очень интересно. А прадед мой со стороны мамы был членом Первой Государственной Думы — тоже, надо сказать, не последний человек.
 
— Правда ли, что Юрий Владимирович не любил ходить пешком? Ведь неспешные прогулки и раздумья считаются чуть ли не неотъемлемой частью образа творческих людей...
 
Он пешком не любил ходить в принципе, не только гулять. Я вот тоже не любитель пеших прогулок. Бывает, правда, иногда под настроение, но не в Москве, а в Париже, например. Что касается отца, то когда его накрыла популярность, он был элементарно лишен возможности спокойно пройти по улице, ему прохода не давали. С ним, в буквальном смысле, невозможно было выйти из дома. Его тут же окружали, хватали за руки, просили автографы. Поэтому он был вынужден передвигаться на автомобиле.
 
— Как Юрий Владимирович любил отдыхать, когда (если) выдавалось свободное время?
 
По-разному, ведь у него жизнь вся в разъездах прошла. Поэтому те недолгие месяцы в году, когда он был в Москве — или на работе, или в отпуске, были посвящены больше общению, чем отдыху. И потом отдых — это понятие очень относительное. Когда отец вышел на пенсию и стал директором цирка, мы стали работать вместе. И вот у него намечается отпуск. Говорит, не хочу никуда ехать, мне все надоело, всю жизнь мотался, буду на даче сидеть. И он сидел на даче. Ровно три дня. Потом садился на машину и приезжал в цирк. Очень скучно ему было без людей, без общения. И у меня то же самое.
 
Тридцати дней мне хватает. С супругой стараемся неделю или дней десять на море проводить, а потом Париж, в пригороде которого мы живем. В Москве мы, конечно, больше времени проводим, но во Франции — тоже дела, тоже работа, проекты разные. В январе или в марте стараемся выбираться куда-нибудь покататься на горных лыжах. А так, в основном, дома сидим. Только если к друзьям съездить и в Бургундию за вином — запасы пополнить.
 
— Вы себя можете назвать домашним человеком?
 
Скорее да, чем нет. Но при таком графике, естественно, не в полной мере. И эта одомашненность — не привязка к очагу, дому и стенам. Это нечто другое. Но дома (а их два — и в Москве, и под Парижем), конечно, хорошо, что и говорить.
 
— В детстве вас отправляли в обязательные для советского ребенка пионерские лагеря?
 
Слава Богу, родители надо мной никогда не глумились: я даже в детский сад никогда не ходил. Каникулы проводил либо на даче, пока родители работали, или с родителями на гастролях. Обычно это были такие города как Сочи, Ялта... Просто приезжал с бабушкой и был где-то неподалеку.
 
— А как отдыхают ваши дети? Вы тоже над ними «не глумились» и не посылали в детские лагеря?
 
Нет, они с нами отдыхают обычно, никуда не посылали. Вы их только что видели — они сами кого угодно пошлют. Ребятам, Юре и Максиму, сейчас 23 и 25. Они тоже в цирке работают. Я вот цирковой человек, но в какой степени они цирковые? Время покажет. Они только в начале пути.
 
— В детстве вас часто брали на съемки в другие города?
 
Ну а что ж меня не брать? Я же места много не занимал. Тем более испытывал постоянный дефицит общения, поэтому для меня было важно просто быть вместе. Просто пообщаться, побыть вместе, просто посидеть.
 
— Какое место вам больше всего запомнилось в детстве?
 
Когда был маленьким, ездили в Ливадию и снимали там квартиру. По сегодняшним меркам в моем понимании ужасную совершенно. И до моря надо было идти два километра. В общем, советские реалии — других не было. Если Сочи, то это цирк-шапито. Один раз, когда отец как раз купил машину, мы поехали по маршруту Москва — Латвия — Беларусь — Эстония — Москва. В Молдавии несколько раз отдыхали и жили почему-то в Доме отдыха Министерства мелиорации...
 
— Есть такие места из воспоминаний детства, куда хотелось бы вернуться?
 
Тяги особой нет. Я, как и отец, человек не сильно ностальгирующий по прошлому. Живу сегодняшним, максимум завтрашним днем. Далеко вперед не загадываю, потому что это бессмысленно, тем более в нашей стране. А назад?.. Все равно в памяти все остается, но это не создает желания возвратиться. Некоторые люди живут прошлым, часто перебирают старые фотографии, но я не из их числа.
 
— Что привозил Юрий Владимирович из своих поездок по стране? Какие сувениры, подарки?
 
Из страны особо везти было нечего. Привозил, в основном, из зарубежных поездок. То, что было в дефиците. Мы тогда жили в коммуналке, с двоюродными братом с сестрой — правда, мы выросли в одной комнате, так что, считай, родные. И отец обязательно всем привозил подарки, чтобы никому обидно не было. Игрушки привозил, одежду. Ни я, ни он никогда ничего не коллекционировали. У меня много фигурок такс, но это не потому, что я их коллекционирую, а потому, что у меня есть такса, и теперь все обрадовались, потому что проблема с подарком отпала. А отцу везли клоунов со всей страны, изо всех стран везли клоунов.
 
— А когда сам Юрий Владимирович впервые оказался за границей? Рассказывал о своих впечатлениях?
 
Впервые он оказался за границей в Швеции, когда меня еще на свете не было. Про свои поездки за границу отец никогда не рассказывал, потому что был человеком очень мудрым. Зачем было что-то сравнивать, когда все и так как на ладони было видно? В нем не было диссидентства. В то время существовало две категории людей, которые знали больше остальных, — это журналисты и артисты, потому что они чаще выезжали. И у отца было жесткое понимание своей позиции. И он, если взять, к примеру, недавние события, никогда бы не пошел на площадь. Но не потому, что в нем не было мужества — как раз мужества в нем было с избытком. Просто он считал, что если он живет в этой стране и она его кормит и дает ему право на работу, то нужно соблюдать правила игры. Либо ты их принимаешь и участвуешь в процессе, либо нет. Хотя он никогда не был ортодоксальным коммунистом, и вступил в партию только в 1941 году — во время блокады, а это о чем-то, да говорит. Да, были политические анекдоты, были рассказы, привозились книги, был самиздат, но в оппозиции к существующему режиму отец никогда не был.
 
— Кстати, об анекдотах — их-то Юрий Владимирович отовсюду привозил?
 
Да, он очень анекдоты любил, еще с детства. Что удивительно, пристрастил его к этому дед, который никогда не смеялся. Вообще деда я запомнил как человека очень серьезного, но при этом очень любящего анекдоты. Так, он мог выслушать анекдот и сказать с совершенно серьезным видом: «Да. Смешно». То есть юмор он внутренне, близко к сердцу воспринимал.
 
— Простите, а можете сейчас анекдот какой-нибудь рассказать, из отцовской коллекции?
 
Нет. Это то же самое, как попросить сказать что-нибудь по-английски: сразу язык забываешь напрочь. Анекдот всегда хорош к месту, к слову. У отца всегда находился подходящий анекдот — на все случаи жизни. Он очень много их помнил, и у него было прекрасное ассоциативное чувство юмора. Он мог среагировать молниеносно на любую фразу или ситуацию.
 
— Как с советских времен изменились города, люди?
 
Москва и Ленинград всегда отличались от других городов. Сейчас люди изменились, конечно, но я бы не сказал, что это изменения в худшую или в лучшую сторону. Просто все меняется. Если в общем говорить, то стало больше недоверия, озлобленности, многие недовольны тем, что происходит. Но если говорить об отношении к цирку, то ничего не изменилось. По-прежнему приходят, по-прежнему с детьми и по-прежнему говорят спасибо.
 
— То есть компьютерные игры и телевизор интереса к цирку не перебили?
 
Нет, потому что это все неадекватная замена. Почему сегодня люди ходят в цирк? Во многом как раз потому, что люди уже наелись суррогатами: фонограммами, спецэффектами, фотошопами... А цирк — это настоящее, то, чего больше нигде не увидишь. Если только в балете или в спорте. Цирк — это искусство. Это то, что родом из детства, а к светлым воспоминаниям хочется возвращаться всегда. С годами мозг фильтрует информацию, и память в результате оставляет только хорошее.
 
— Сейчас цирк часто выезжает на гастроли?
 
Не так часто, к сожалению, и это беда российского цирка: никуда не зовут. Нет отношения у государства. Раньше цирк был моментом идеологическим, идеология строилась на трех китах — спорт, Большой театр и цирк. И мы тремя этими направлениями доказывали преимущества социалистической системы всему миру. То, что мы лучше. В советские времена была структура, которая называлась Бюро пропаганды советского циркового искусства. Был журнал «Советский цирк». Снимались передачи и фильмы — документальные и художественные — об артистах цирка. К тому же цирк своими отчислениями от гастролей содержал весь Госконцерт. Когда «железный занавес» рухнул, гастроли начали организовывать все кому не лень, и в Европу сразу хлынул поток неликвидов, которые называли себя советским цирком или московским. Понятно, что бренд сразу упал ниже плинтуса, и гастроли постепенно сошли на нет. Владельцы европейских цирков, естественно, сразу обрадовались — такой конкурент ушел. Сейчас туда пролезть уже очень сложно.
 
Последние восемь лет я занимаюсь тем, чтобы вернуть российский цирк в Европу. Пока с переменным успехом. Потому что инвесторов и спонсоров нет: у нас, к сожалению, все от величины отката зависит. О меценатах тоже, увы, речи не идет.
 
Я считаю правильным то направление развития цирка, которое мы приняли 14 лет назад. И, думаю, не ошиблись. Мы — классический цирк, и когда я представляю наш цирк в Европе, я называю его «классик модерн». Знаю, что меня часто упрекают в консерватизме и ретроградстве, но это не так. Это, скорее, такой здоровый консерватизм. Я считаю, что эксперименты должны быть обязательно. Но они должны быть в лабораториях. Нельзя ставить их на двух тысячах зрителей каждый вечер. Люди приходят в наш цирк с пониманием того, что они здесь увидят. С ожиданием и с определенным настроем. Если они не увидят то, чего ожидали, они почувствуют, что их обманули. А обманывать людей нехорошо.
 
И детей, которые собираются в наш цирк впервые, взрослые тоже готовят увидеть нечто определенное, апеллируя к своим детским воспоминаниям. Все меняется, цирк уже достаточно продвинулся в сторону драматургии номеров и тематических программ. Но идея выступлений не должна быть замороченной, как в том же Cirque du Soleil. У них ведь очень все мрачно. Все темно, музыка немножко давящая, персонажи странноватые, да и сами они говорят, что такое представление не для детей. А здесь мы людям должны подарить праздник, позитив. Зритель должен забыть о своих проблемах — хотя бы на полтора часа. Чтобы были красивые люди, чтобы были сильные трюки, чтобы были номера с дрессированными животными. Конечно, с элементами того, что сегодня необходимо — качественным светом и звуком. За всем тем, что обрушилось на нас за последние двадцать лет — за спутниковым телевидением, бесконечными мюзиклами, спектаклями и гастролями звезд, за интернетом, наконец, — за всем этим люди не забыли, что есть цирк. И они приходят к нам, а это значит, что цирк им нужен. Это, пожалуй, главное, что вселяет оптимизм.